ВАВИЛОНСКИЕ СТРОИТЕЛИ
ОБРЕТАЮТ ЯЗЫК ЖЕСТОВ

Коммуникационный кризис московскими литературными клубами пройден. Что дальше?

Оксана МОСЕНДЗ
журнал "Со-Общение",
№1, 2004

Пока в политической жизни страны проходила свой закономерный взлёт и не менее закономерный упадок демократия, кажется, никто не заметил, как в литературном пространстве Москвы – которая столица для литературной жизни гораздо более убедительная, нежели для всего остального, – взлетела и упала своя большая эпоха. Теперь выразительные средства, адресуемые слушателям авторскими литературными программами, похоже, мутируют в сторону чего-то, что голливудские критики называют «экшен».

ЧУДО ЧЕРВЯЧКА

Существование литературы и её творцов предполагает три параллельных взаимосвязанных процесса. Это, во-первых, собственно литературный процесс, то есть создание новых текстов. Далее, литературная жизнь — то, о чём именно пойдёт речь, то есть формы представления авторами текстов своим читателям, в том числе другим авторам: выступления, печатные или сетевые публикации. Наконец, литературный быт — обиход писателей, тусовки и тому подобное.

Почему хотела бы говорить о жизни сугубо московской, а не, скажем, питерской? Никакого империализма! Так уж сложилось к концу двадцатого века. По выражению одного из героев (антигероев) данного очерка, «это не просто актуальные события одного из крупнейших русскочитающих городов, а эпицентр, самое яркое световое поле, притягивающее, как бабочек, авторов со всего мира».

Чтобы уяснить внутренний механизм, главную пружину маятника литературной жизни, справедливо рассматривать читательскую аудиторию как некую совокупную лягушку, жабу, которую писатели кормят своими выращенными червячками. Жабы не видят неподвижный предмет. Червяк должен шевелиться, чтобы его заметили и съели. Словесность должна меняться, быть в поиске нового, чтобы не наскучить читателю и быть вновь прочтённой. Самый страшный приговор — это что свежий роман писателя X во всём похож на предыдущий, либо на роман писателя Y. И функция литклубов, где писатели читают своё новое в основном писателям, — взаимная отработка приёмов, грубо говоря, шевеления своим червяком.

ТАКОЕ УЖЕ БЫЛО

Первый литературный клуб в России, носивший название «английский», возник в 18-м веке в Петербурге, позднее под тем же названием и в Москве. Затем более столетия царствовала эпоха литературных салонов. Между концептами клуба и салона, отмечу, есть важные различия. Салон — это проект, связанный с определённым местом и предполагающий поочерёдное выступление гостей, которые обычно задают себе тему сами. Клуб же прежде всего некое сообщество людей, относительно постоянное и сплоченное общностью идеологии или интересов; место заседаний может меняться. Куратор клуба играет более внятную роль, чем хозяин салона, формулируя стратегию своего проекта и задавая приглашаемым, как правило, тему, форму или обстоятельства выступления.

19-е столетие призвало в русский язык термин «журфикс» — приём гостей в салонах в определённый день недели. В разные годы славились «понедельники» у Анненских в Царском Селе, «литературные четверги у Павловых», «пятницы» И.С. Аксакова в Москве и Я.П. Полонского в Петербурге, «литературные субботы» у князя Одоевского и у писателя Лескова и так далее. Дворянские литераторы читали и обсуждали там сочинения друг друга. «В салоне Гиппиус был траур, весьма попахивавший травлей», — писал Е. Евтушенко про обсуждение «Двенадцати» Блока. Великая Октябрьская социалистическая революция сменила безыдейные эстетские бдения на прогрессивные пролетарские литобъединения и кружки. Однако менее чем через полвека вновь стали возникать вне регламентированных форм некие подобия салонов. Лаконичный метраж советского жилища превратил их в «мансарды», как у литературной группы Л. Черткова, и «квартирники», как у поэта Наташи Осиновой. В начале 80-х в Ленинграде «Клуб 81», уникальное квазисвободное творческое объединение под гласным надзором КГБ, на несколько лет собрал, в том числе, лучших питерских поэтов.

О ЧЁМ РЕЧЬ

С середины 80-х в Москве блистал уже абсолютно независимый, несравненный клуб «ПОЭЗИЯ» (все буквы — прописными), ставший первой реальной альтернативой чуть ли не всем сразу застойным «творческим союзам» и в одиночку удовлетворявший духовные запросы столичной и приезжей публики, голодной до открытого контакта с неподцензурным искусством. Идея множественности миров была настолько чужда вчерашним деятелям андеграунда, что подобные инициативы в других городах с энтузиазмом объявляли себя филиалами клуба «ПОЭЗИЯ». В начале 90-х работа этой сети по понятным причинам рассыпается или переходит в более прагматичные виды человеческой активности.

Догадка о возможности сосуществования разных литературтрегерских проектов возникла не сразу. Здесь картинка. Чаепитие в мастерской живописца Канторова на Патриарших, февраль 1995 года. Руслан Элинин и Алёна Пахомова, кураторы салона «Классики 21 века» при Чеховской библиотеке, отговаривают крымчанина Игоря Сида, готовящего очередной Боспорский форум в Керчи и на острове Тузла, перемещать свою деятельность в Златоглавую: «ведь в Москве уже есть литературный салон». Осенью тот всё же переехал и создал Крымский геопоэтический клуб. Почти одновременно редактор отдела практики «Нового литературного обозрения» Татьяна Георгиевна Михайловская открыла в профкоме литераторов в Георгиевском переулке Георгиевский клуб. Через год ещё два влиятельных литературтрегера — Рустам Рахматуллин и Дмитрий Кузьмин — открыли соответственно Эссе-клуб и салон «Авторник», позднее также мутировавший в клуб.

«ЛИТЕРАТУРНЫЕ МАФИИ»

Шесть основных сложившихся в Москве ко второй половине 90-х литературных проектов сформировали «Круглый стол литературных клубов и салонов Москвы». Дни рабочей недели были распределены на журфиксы. Эссе-клуб проводил заседания по понедельникам. «Авторник», натурально, занял вторники. Крымский клуб — среды, «Классики 21 века» — четверги, Георгиевский клуб — пятницы. Субботы с начала 90-х принадлежали салону в Музее Вадима Сидура на окраине Москвы. Остальные, зачастую по-своему интересные проекты («Образ и мысль», «Чистый понедельник» и др.) подстраивались вторым эшелоном в сложившийся график. Примеру созданного позже Светой Литвак и Николаем Байтовым Клуба литературного перформанса, провозгласившего спонтанность и отказ от журфиксов, никто не последовал. И лишь в 2000 году, на излёте рассматриваемой эпохи, рабочая неделя была дополнена «Воскресеньями Сапгира» в квартире знаменитого поэта-экспериментатора Генриха Сапгира (1928-1999).

Забавное сходство распределения литклубами дней недели с разделом территории между бандитскими кланами подтолкнуло сообщество в начале 1997 года к проведению диспута с «неудачной», как казалось вначале, формулировкой темы — «Литературные мафии: передел карты Москвы». Дискуссия оказалась бурной и дрейфовала от проблематики структурирования литературного пространства к этическим аспектам построения репутаций и иерархий. К особому консенсусу литераторам прийти не удалось, зато стало понятно, что время классических жанров литературной жизни проходит и что-то будет меняться.

СТОП-КАДР

Консолидировала шестёрку лидеров пара самых амбициозных из них. Уделю им за это особое внимание. Вечные оппоненты-антиподы: аристократ и разночинец, федерал и боевик, герой и трикстер, лёд и пламень. Зовут их Дмитрий Кузьмин и Игорь Сид, и не случайно именно этим двоим писатель и аналитик Леонид Костюков посвятил в большом материале для «Иностранца» подраздел «Подлинные литературные генералы». Роль их в литсообществе ключевая: объединительно-рефлексивная.

Мой любимый персонаж — Кузьмин. Да и как его не любить! Автор термина «литературтрегер»; пиит со множеством публикаций; литературовед с десятками статей; издатель с несколькими книжными сериями. Член жюри всяческих премий. Главред самого представительного сервера современной русской литературы — Vavilon.ru. А ещё — переводы с английского, французского и белорусского. А ещё — победоносное воление к порядку и иерархии и даже, вероятно, специальная физическая подготовка. (Например, на фестивале в Питере Дмитрий, заломав руки, уводил из зала некорректно ведущих себя поэтов.) Одного по-девичьи жаль — что мой любимец ко всему ещё и главный редактор гей-альманаха «Риск».

Не очень убедительным мне кажется лишь первый проект Кузьмина — Союз молодых литераторов «Вавилон», претендовавший на объединение всех значительных авторов поколения нынешних 30-летних. Поэтому удачную метафору Вавилона, как неизбежности многообразия художественных языков, позволю себе апроприировать в дальнейшем для описания всей ситуации, которую описываю.

«ЛЖМ»

Ещё чуточку про Кузьмина! Его «Авторник» — образцовый клуб, как мы убедимся дальше, но самый впечатляющий, на мой взгляд, его проект — бюллетень «Литературная жизнь Москвы», издававшийся им почти единолично шесть лет с начала 1997 года. Ежемесячно на нескольких ксероксных страничках А4 излагались основные ньюс литературных клубов и салонов. Проделанный мониторинг уникален уже потому, что 1997-2002 годы как раз и были временем самой насыщенной литературной жизни. Только представить: 66 выпусков минимум по пол-листа, в сумме более миллиона печатных знаков! Отчёты о тысяче пятистах семидесяти семи мероприятиях.

В начале 1998 года в Крымском клубе прошёл круглый стол по итогам первого года издания «Литературной жизни Москвы». «ЛЖМ» – это зеркало московской геопоэтики: сравнительное жизнеописание основных персональных литературтрегерских проектов, структурирующих творческое пространство столицы. Глядя в зеркало, мы прихорашиваемся и следим за собой, и главное — внимательно изучаем друг друга. В итоге наша несхожесть растёт. Мы уже не те, что были до «ЛЖМ», — резюмировал Сид, впоследствии вообще объявивший себя «первым кузьминоведом».

В отличие от безукоризненной биографии Кузьмина — филолога в третьем поколении, внука переводчицы Норы Галь, — CV самого Сида выглядит двусмысленно. Борьба с браконьерами во время (или, вполне допускаю, вместо) учёбы в Днепропетровском университете, брошенная едва ли не на старте диссертация по акулам Индийского океана, работа в тропиках художником-анималистом, отказ от стихотворчества после публикаций в престижных антологиях и прочие неудобные для интерпретации зигзаги. Писатель Костюков: «Не могу мысленно свести его в один флакон». Я же и не ставила себе такой задачи. Но чтобы понять происходившее в последние годы, нужно кое-что знать, в том числе, о Крымском клубе.

КРЫМСКИЙ ВИРУС

Проблема в том, что это самый игривый и изменчивый, эволюционирующий во времени (или деградирующий, в зависимости от ракурса) и «наименее литературный», я бы сказала так, литературный проект. С наименее сакральным или серьёзным отношением к предмету своей деятельности. Сперва Крымский клуб мало отличался от «Классиков 21 века» и Георгиевского клуба, работавших в жанре авторского вечера. Но после удачного опыта с «Литературными мафиями» его заседания стали всё сильнее отличаться друг от друга, вплоть до выхода за пределы литературной проблематики. Всё чаще это не сольные, а коллективные, «интерактивные» события. Избегая, как черт ладана, строгости и порядка, склонный к чисто партизанским методам, Сид упорно пускает под откос классические формы ведения диалога. Сложились несколько дискуссионных, очень условно говоря, циклов: «Первые чтения» (псевдонаучные конференции по творчеству живых классиков с участием самих классиков — В. Аксёнова, А. Битова, В. Некрасова, Д.А. Пригова и др.); «Литераторы — людям» (где под «людями» подразумевались отчего-то только работники силовых ведомств — МВД, госбезопасности, армии, разведки); «Зоософия». В рамках последнего нашумели круглые столы «Грызуны в литературе», «Лемуры — герои книг и мировой эволюции», «Слоны, мастодонты и мамонты», «Гады в литературе» (гады, как нам было объяснено, — старинное название рептилий и амфибий).

Таков Крымский клуб. Такое же пёстрое, слегка клоунское впечатление оставляет и сервер клуба Liter.net. Если цель деятельности (скажу торжественнее: предназначение) Кузьмина ни у кого не вызывает сомнений — стать со временем первым Министром русской литературы, то мотивы Сида выглядят скорее иррациональными (инфантильными?). Наверное, поэтому легкомысленная пресса больше всего любит писать о Крымском клубе. Но главное, что подспудно «несерьёзным», десакрализованным отношением к литературе инфицировались некоторые другие клубы. И именно они сохранились по сегодняшний день.

«КРИЗИС КЛУБА»

За годы у сообщества сложилась своя мифология. Подразумевается общий мистический мертвый лидер (по выражению Р. Рахматуллина — «сэр Артур круглого стола литературных клубов»), поэт Руслан Элинин, основатель «Библиотеки неизданных рукописей», создатель первого в новой России независимого литературного издательства и «Классиков 21 века», и вообще зачинатель клубной системы. В 1996 году в результате несчастного случая Элинин впал в коматозное состояние и не приходил в сознание вплоть до своей физической смерти в конце 2001 года. Эта кончина многими и рассматривалась как мистическая веха окончания обрисовываемой здесь эпохи.

Вскоре Крымский клуб организовал дискуссию «Кризис клуба: разочарование или уход в поиск?». Большинство кураторов подтвердили впечатление тупиковой или кризисной ситуации, ослабления контакта с аудиторией. Да и чем ещё можно было объяснить прекращение работы ещё недавно более чем успешных проектов — Георгиевского клуба, Эссе-клуба, «Вечеров в Политехническом» Виктора Куллэ, «Вечеров в Музее Сидура»? С другой стороны, «Авторник» (отмеченный писателем Костюковым как «образцовый литературный клуб, в котором присутствует верный пафос»), «Классики 21 века» или возникшая не так давно «Премьера» Николая Байтова даже не сбавили оборотов. Предположения о природе кризиса высказывались самые разные, но никто не задумался тогда над вопросом: что объединяет все сохранившиеся клубы?

И ВСЁ-ТАКИ ОН – ЖАБА

Здесь придется напомнить про не очень, согласна, изящное сравнение читателя с жабой. Мне представляется, что в результате чрезмерного бурления литературой жизни в конце 90-х восприятие аудиторией отдельных событий несколько затёрлось, стало грубее. Чтобы достучаться до публики, привлечь внимание к своим творениям, авторы вынуждены применять внешние по отношению к текстам уловки. Червячок должен шевелиться всё живее, иначе не будет скушан. Или, если применять более высокопарную метафору Вавилона: чтобы башня литературы продолжала строиться, её зодчие вынуждены переходить на язык жестов.

Тут же отмечу, что некоторым авторам склонность к акционизму была счастливо свойственна изначально. Особенно богат на выдумки поэт-минималист Герман Лукомников, издавна украшающий исполнение своих текстов всяческими эстетически нагруженными выходками. Есть ещё целый ряд прирождённых акционистов. Я уж не говорю о человеке-оркестре Дмитрии Александровиче Пригове.

ЖЕРНОВА ИННОВАЦИИ

Становится объяснимым закрытие замечательного Георгиевского клуба Татьяны Михайловской, до последнего решительно сопротивлявшейся деконструктивному, по её убеждению, прибою экшена. Скажем, тому же Лукомникову, учинившему на прощальном бенефисе «вакуумной» поэтессы Ры Никоновой перед отъездом её в Германию трогательный блиц-перформанс, в завершение коего он (можете мне поверить, отъявленный гетеросексуал) попросил у испуганного посетителя-новичка позволения облобызать ему гениталии, — было отказано от дома. Боюсь, не последнюю роль акционизм сыграл и в судьбе Эссе-клуба. Вечер радикального художника Осмоловского был неожиданно дополнен во дворе соседнего храма св. Николы аутентичным распятием на кресте художника-акциониста Олега Мавромати. Поднятый прихожанами долгий скандал отнял у ни в чём не повинных руководителей клуба бездну душевных сил.

Итак, после кризиса остались лишь те проекты, которые сумели как-то усвоить элемент акционизма, внетекстовой игры. С недоверием относился к выходу за пределы сугубо текстуальной проблематики предводитель «Авторника». Придуманные им циклы акций («Антифон», «Альтруистический цикл» и др.) предлагали слушателю разные типы взаимодействия между текстами и авторами, без толики театральности или балагана. Однако с подачи писателя Костюкова в начале 2000 года Кузьмин таки пустился на первый нефилологический опыт, в виде «товарищеского суда» над одним не слишком продвинутым, но заявляющим себя как таковое, литературным изданием. А уже через месяц в «Авторнике» состоялась первая собственная совсем уже шуточная акция — «Поэты в поддержку президента Клинтона». Игровой дискурс укоренился и на этой суровой почве.

...Кстати, журналистская честность не даёт молчать. Первые ростки экшена были замечены ещё в 1995 году орлиным взором Славы Курицына (критика, который, внешне будучи младшим братом-близнецом модельера Славы Зайцева, подвизается пророком стиля в art'e, как тот — в кутюре). В памятной статье "Чтение ртом" в памятной газете "Сегодня" он фиксирует усложнение форм подачи текстов авторами: так, Александр Ерёменко декламировал свои стихи отчего-то в маске.

ТРЕТИЙ ПУТЬ?..

Существует ещё одна жизнеспособная тенденция, которую большинство кураторов, однако, отказываются воспринимать как значимую себе альтернативу. Ещё в 1998 году возник клуб «Проект ОГИ», сочетающий литературную программу с музыкальной, с книжным магазином и, главное, рестораном. Некоторые небезосновательно сравнивают его с дореволюционным арткафе «Бродячая собака». Проект финансово успешен, зато, скажем, Татьяна Михайловская усмотрела в нём низведение литературной жизни до уровня развлечения («вы читаете, а они жрут»). Мне же мнится, что главный минус нового жанра — обезличение программы. Отсутствие кураторских амбиций как главного продуктивного начала. А яркие опыты «кафе с куратором» оказывались почему-то недолговечными — «ПушКинг» Ильи Фальковского в 1999 году или недавняя «Консерва» Татьяны Райт.

«Жратва» же сама по себе вряд ли столь опасна. В буфете «Классиков 21 века» десятый год публику обихаживает улыбчивая барменша. Да и в Крымском клубе одно время работал бар, где кофе, коньяк и бутерброды подавала красавица дизайнер, готовая муза. Потом её, вероятно, забрали замуж.